Евгений Дога: «Как я вез фортепиано на тракторе». Русская газета. 10.03.2005

При имени «Евгений Дога» сразу же всплывает в памяти знаменитая мелодия из кинофильма Эмиля Лотяну «Мой ласковый и нежный зверь». По решению ЮНЕСКО этот вальс признан одним из четырех музыкальных шедевров двадцатого века.

Родом композитор из молдавского села Мокра. Сейчас живет в Москве. С маэстро встретились наши корреспонденты.

ВЕСНА И ВОЙНА

- Евгений Дмитриевич, Вы родились в первый день весны – это как-то повлияло на вашу жизнь?

- Наверное. Я очень рад, что родился 1 марта - даже бравирую этим. Вот у меня в первые дни весны несколько лет назад проклюнулся росток грейпфрута - он скоро пробьет дырку в потолке и уйдет к соседу наверху. Все, кто родился в первых числах марта, такие же крепкие.

На моей родине, в Молдавии, очень много песен, связанных с весной. Все ее ждут, там она приходит мгновенно. Вот сегодня еще может вьюжить, а завтра - весна сумасшедшая. Поэтому и люди там такие импульсивные, темпераментные, веселые. В Москве редко можно увидеть на лицах улыбку.

- Ваше детство пришлось на время войны, тяжело было?

- Как это ни парадоксально, но от войны у меня остались самые светлые воспоминания.

- А где Вы были во время оккупации?

- В родном селе. В 41-м году, когда началась война, мне было 5 лет. Бои все прошли как-то мимо нас. Потом к нам пришли итальянцы - с маленькими лошадьми, на которых весели тюки с амуницией. Тогда же я впервые увидел «Фиаты» – грузовики с обрубленными носами. Моя бабушка тут же нашла общий язык с итальянскими солдатами - румынский и итальянский очень похожи. Они брали нас на руки и пели песни. Думаю, что война «нужна» была им так же, как и нам.

Новые власти даже не расформировали колхозы, они сочли, что это довольно удобная организационная форма. Я помню, что нам в село привезли даже новую технику, например, американские тракторы «Гудзоны». Жизнь шла своим чередом. Работали, сеяли, пахали, женились, ухаживали друг за другом. А ночью, я помню, мы с мамой смотрели, как сотнями на Восток шли тяжелые самолеты, груженые бомбами. Через какое-то время они возвращались, но уже легкие, без боеприпасов.

- Наверное, было не до учебы?

- Почему же. В 43-м году я, как положено, пошел в румынскую школу. Так как я у папы и у мамы был один-единственный, то это событие было обставлено торжественно. Хотя школа находилась рядом, папа привез меня туда на черном коне, тогда это было равносильно черному лимузину. И соседские мальчишки мне страшно завидовали. Директором школы был господин Белека, великолепный учитель. Помню, буквари у нас были – «абичедары», а в них очень красивые рисунки, цветы всякие. Нам было интересно учиться, мы с друзьями соревновались кто больше выучит, кто лучше знает, к тому же в школе нас кормили. А уже в 44-м году пришли советские войска, и я пошел в украинскую школу. Считалось, что это перспективнее. Румынскую школу закрыли, всех учителей отправили в ссылку, в Сибирь. Сослали и господина Белеку. Потом я увидел его только через 10 лет, когда он вернулся после лагерей с уже подорванным здоровьем и вскоре после этого умер.

МУЗЫКА И ДЕТСТВО

- А где Вы музыке научились?

- В нашем маленьком селе было два духовых оркестра. Капельмейстером был Федот Мурга – слепой баритонист. Он из местной детворы воспитал целую плеяду прекрасных музыкантов. Я помню, как под его оркестр люди выходили на «жок» - такой танец, который танцуют все вместе - и молодые, и старики, и детвора. Люди жили в согласии. Вместе трудились, вместе дома строили. И денег это никаких не стоило. Шли всем селом, и за два дня дом был готов. Потрясающе! И, конечно, потом – огромнейший казан борща, кур резали и угощали всех – обед на траве. Я думаю, что когда-нибудь изложу все это более детально. Не потому что все это со мной происходило, а потому что это безумно интересно, это была целая ЭПОХА.

- Вы никогда не жалели, что стали композитором?

- Никогда. Я пишу музыку, которую не нахожу в окружающем мире. Каждый раз я открываю что-то новое и в моменты творчества испытываю счастье. Хотя из меня, наверное, мог бы получиться неплохой инженер.

- Почему инженер?

- Потому что в детстве я очень много занимался радиотехникой. Собственными руками делал очень сильные приемники. У меня все предки по материнской линии были очень созидательные – мастерили что-то, рисовали картины, даже писали музыку.

- А почему Вы все-таки решили поступать в музыкальное училище?

- Вот по этому приемнику, который я сконструировал, я услышал, что проводится набор детей в музыкальное училище в Кишиневе. А мне тогда было тринадцать с половиной лет. И я с моими друзьями - нас было четыре мальчика - сели на попутную машину, денег не было. И вот так – босиком, без документов - приехали в Кишинев. Нас забрали в милицию и продержали там сутки. А потом меня послушал директор училища Давид Григорьевич Гершвильд и принял на первый курс. Так что – ЧЕМУ БЫТЬ, ТОГО НЕ МИНОВАТЬ!

СУРОВЫЙ ЛОТЯНУ

- А как Вы встретились с Эмилем Лотяну?

- Я работал на киностудии «Молдовафильм». А Лотяну появился в Кишиневе в середине 50-х годов. Он приехал из Бухареста - красивый парень. Когда он шел по улице, бедным девушкам потом скорую помощь вызывали. Каждая мечтала с ним познакомиться. Щедрый был. Поэтому - масса разбитых сердец. Но это не мешало ему заниматься творчеством. Он в то время выпустил две книжки стихов. Я написал на его стихи музыку. Первая наша картина - «Лаутары». Он мне сразу сказал – бери мотивы в деревнях. Он меня, по сути, «мордой ткнул в народное корыто». И я понял чем надо насытить пространство фильма. Это же мне потом помогло и в картине «Табор уходит в небо» и во всех остальных.

- А самому Лотяну музыка понравилась?

- Не знаю. Мы никогда об этом не говорили. У нас были очень строгие отношения. Все считают, что мы были близкими друзьями - это не так. У нас были очень теплые отношения, но только в рамках работы. Никаких эмоций и восторгов с его стороны я никогда не слышал. Только потом я читал его отзывы в прессе, где он очень красиво говорил о моей музыке.

- И про вальс «Мой ласковый и нежный зверь» он Вам ничего не сказал?

- Ничего.

- Но вы продолжили совместную работу…

- Да. У нас немного картин – всего четыре. Но все стали классикой. Я считаю, что наша встреча с Эмилем – просто судьба. Видимо, мне не хватало его, а он искал меня. Сейчас трудно даже представить его фильмы без моей музыки, а меня без него. Это органика. Наверно, потому, что режиссер знал изначально чего хочет. И это не просто подкладывание музыки как сейчас - к великому сожалению. Лотяну понимал, что моя музыка - не памперсы, чтобы подкладывать.

– Поговаривают, что за вальс Вы недавно получили еще и американскую медаль «Человек-2000» - Вам вручали ее в США?

- Прислали мне ее в простой посылке. Если бы на почте знали, что ей цены нет… Коробка огромная, я открываю, а там – сплошная бумага. Я думал, что это чья-то шутка. И только на дне такая маленькая коробочка, а в ней – медаль необыкновенной красоты.

РОТАРУ - ПРАВДА И ВЫМЫСЕЛ

- Правда, что именно Вы открыли Софию Ротару?

- Я только помог ей состояться. Как можно открыть «открытое Богом»? Это был декабрь 71-го года. Для исполнения песни «Белый город» мне нужна была певица. И мне посоветовали одну студентку 3-го курса заочного факультета консерватории. Ею и оказалась София Ротару. Она была из Северной Молдавии, где были очень сильно развиты фольклорные традиции. Ее нашли, а она стала отказываться – «у меня сессия и я не пою эстрадные песни». А мне любой ценой нужно срочно сдать фильм, иначе всех лишат и зарплаты, и прогрессивки, да еще и вызовут «на ковер» в партком. В общем, она сопротивляется, а мы с помощником затолкали ее в служебный автобус - и на студию. Я ей проиграл мелодию, она моментально ее схватила, потому что данные у нее, как оказалось и потом подтвердилось всей жизнью, - блестящие. Фонограмма оркестра у нас уже была записана. Она запела, и мы в аппаратной все обалдели от красоты ее голоса и от того, как она все это делала. Мы ее записали, и вот эта песня стала для Ротару отправной точкой. После этого была «Песня года». А в 73-м году песню рекомендовали на «Золотой Орфей», который проходил в Болгарии. Ротару не хотели выпускать, хотели заменить другой певицей, но мне удалось все уладить, для чего пришлось даже сходить на прием к секретарю обкома партии. Я очень рад, что у Софии так удачно сложилась карьера, несмотря на то, что наши пути потом разошлись. Обидно только, что иногда в прессе проскальзывают слухи о якобы каких-то кознях между нами. Лучше спросили бы меня - что я думаю об этом.

КАК РОЖДАЮТСЯ ШЕДЕВРЫ

- Вы легко сочиняете?

- Вы знаете, иногда художнику необходимы какие-то экстремальные обстоятельства. На «Таборе», например, я потерял ноты накануне записи. И пришлось все восстанавливать, а в моем распоряжении были всего ночь и день. Так же и на фильме «Мой ласковый и нежный зверь» - одиннадцать часов ночи, утром уже заказан оркестр, студия, а у меня еще ничего нет. За ночь все написал. Тут на помощь приходит Бог.

- Вы переделываете потом свою музыку?

- Нет.

- А где черпаете темы?

- Я считаю, что нужно впитывать в себя все, что есть хорошее вокруг тебя. Соприкоснувшись на «Лаутарах» с цыганской культурой, я принял ее как свою. Соприкоснувшись с Чеховым на «Ласковом и нежном звере», я впитал в себя русскую культуру. Если я ездил по стране, то не просто так. Я искал глубинку.

Были мы однажды на фестивале в Кировской области. Все мои коллеги осели в областном центре, а я попросил трактор, чтобы меня отвезли в деревню. И весь день мы на этом тракторе с прицепом, на котором стояло фортепиано, тащились туда, куда ни разу не ступала нога артиста. Мои певицы в концертных платьях сидели в кабине с трактористом, а мы с баритоном Иваном Васильевичем Кваснюком ехали вместе с огромным инструментом на прицепе. Наконец мы приехали - деревня из пяти домиков и девять слушателей. Нас на руках мужики перенесли в хату, иначе мы в своих фраках просто утонули бы в грязи. Фортепиано с трудом вместилось туда же. Когда все закончилось, какая-то местная «дама» с черными, натруженными руками в мозолях стала на колени и стала целовать мне руки, приговаривая: «Милок, я всю жизнь прожила в труде и не знала, что такое бывает. Дай Бог здоровья той женщине, которая тебя родила!». Такого я больше не слышал - ни в Кремле, ни в Колонном зале - такой откровенности и такой благодарности. Конечно, это было потрясающе! Вот это та русскость, которую я тоже впитал в себя, и это будет со мной до конца моей жизни.

ЧЕЛОВЕК МИРА И МОЛДОВА

- Где пройдут Ваши концерты весной?

- В ближайшее время у меня концерты в Ростове и Бишкеке с филармоническими оркестрами. Затем – в Молдавии, как ни странно.

- Почему странно?

- Потому что это моя родина. Я должен был бы там вообще все время выступать - не как приглашенный, а как свой.

- Ну, Вы уже столько лет живете в российской столице и уже стали москвичом…

- Меня трудно «приватизировать». Я скорее человек мира.

- Вы сами дирижируете?

- Нет. Мне гораздо приятнее сидеть за кулисами и гонять в спину исполнителей. Я всегда очень четко отслеживаю ритм концерта, потому что чуть-чуть теряется какая-то секунда, и тут же нарушается вся драматургия. Искусство – это высочайшая организация. На пол-линеечки ниже написал нотный значок – и это уже другая нота.

- А Вы знаете, сколько у вас всего произведений?

- Понятия не имею.

- Говорят, что Вы вынашиваете свои мелодии в голове, и только потом, уже в окончательном варианте, переносите все на бумагу?

- Да. Но в этом году я только пару раз подошел к инструменту - не было настроения. Я очень надеюсь, что сейчас с приходом весны, солнца я окажусь в нужном состоянии. И ко мне снова придет музыка

Русская газета