Евгений Дмитриевич ДОГА: «Я очень дорожу мнением людей обо мне». Метаморфозы. № 1(23)-2019

В нашей литературной гостиной новый гость. Он специально для белорусского журнала "Метаморфозы", ответил на вопросы, которые ему задал член Союза журналистов России Николай ТИМОХИН. Молдавский советский композитор, педагог, общественный деятель, автор музыки в общей сложности более, чем к двум ста фильмам, автор произведения, которое называют самым известным в мире романтическим киновальсом из мелодрамы "Мой ласковый и нежный зверь", народный артист СССР — Евгений Дмитриевич ДОГА.

Евгений Дмитриевич! Можно смело утверждать, что Вы — человек-легенда. Какие у Вас остались самые яркие воспоминания о Вашем детстве, о родителях?

Это, скорее всего, осознание того, что я не знал, что был ребёнком. Я знал, что я маленький и должен слушаться старших. Родителей — в первую очередь. А остальные, если даже старше чуть-чуть, тоже имели право делать замечания, а то и наказывать шлёпком за непослушание. И маленькие должны их слушаться. Мне шлёпки не пришлось принимать, так как чётко знал, что виноват буду я и, таким образом, не нарушал порядок.

А родители меня очень любили. Думаю, это не новость. Тем более, что я у них был первым долгожданным ребёнком.

Они поженились в самый разгар жесточайшего голода в начале тридцатых годов прошлого столетия, когда вряд ли кто-то думал ещё и о детях, когда люди умирали как мухи. К тому же ещё пошла коллективизация и сопутствующие ей репрессии, которые коснулись и семьи моей будущей мамы.

Особенно гордился мной отец. Он был бригадиром в колхозе и ездил в поле на вороном коне. Иногда приезжал в обед домой и старался посадить меня впереди себя на коня и немного прокатать, что доставляло не столько радости мне, так как я боялся малость, сколько отцу, который хвастался своим мальчиком перед встречными. Даже когда я пошёл в школу, он меня подвёз на своём вороном коне до самих ступеней здания под оживлённые возгласы собравшихся детей и их родителей. А школа-то была всего в каких-то там нескольких сот метров от нашего дома!

Мама была со мной всё время где-то до шести лет. Потом её подолгу не было дома, и я оставался с бабушкой Надей, маминой мамой, а мама уезжала за сотни километров, куда глаза глядели, в поисках продуктов питания, которые выменивала на свои скромные домашние вещи, чтобы прокормить нас и благодаря чему выжили. А когда приезжала с несколькими горсточками кукурузы или кусочками макухи от выжимки семян подсолнуха, вся исхудавшая, долго рассказывала бабушке о своих рискованных приключениях и тихо плакала.

И, тем не менее, я всегда был чисто одет в сшитые ею коротенькие штанишки из конопляной ткани, такую же рубашку, всё выглаженное, опрятное. Иногда мама брала меня с собой в сельский клуб и гордо держала меня за ручку, как со взрослым, и говорила, что это её кавалер. А "кавалер" этот был совсем маленький, не по годам, так как недоедание и нищета не способствовали росту.

И даже, когда я поступил учиться музыке в Кишинёв, я был самым маленьким среди своих сверстников. Отцу досталось радости от меня мало, потому что пошла война, и он погиб почти в конце этой страшной войны. На чужбине. В Венгрии.

Конечно, доставались моим родителям не только радости. Я любил что-то "мастерить", пиликать на "скрипочке" из кукурузных стеблей, стучать по сиденью венского стула, который надевал на шею и вместе со своими соседями под его звуки маршировать в ритме марша пока не выбивал днище от этого стула, поджечь солому во дворе дома или забраться вместе мальчишками в соседский сад за яблоками или вишнями. Правда, родители никогда меня не наказывали физически, что случалось с другими мальчишками. Отец даже пальцем меня не тронул, как говорят. Мама же только прикладывала указательный палец к своей щеке и говорила: "Как тебе не стыдно, ай-ай-ай!".

Не знаю я, было ли мне стыдно, но точно помню, что мне было жаль маму. Особенно, когда она говорила: "А что скажут люди?!".

 Вот это "что скажут люди" осталось в моём сознании на всю жизнь. Я очень дорожу мнением людей обо мне, стараюсь это мнение удержать положительным и эту положительную энергию, чем могу, передавать им.

На протяжении всей своей творческой деятельности Вы пишете музыку в самых различных жанрах и стилях. Кроме того, Вы написали музыку в общей сложности более, чем к 200-м фильмам. Что Вам более всего дорого и интересно из всех жанров и почему?

Я думаю, что не жанры определяют любовь или нелюбовь к музыке, её качество, в конечном итоге. Собственно, как и количество аккордов или супер-изощрённые технологические приёмы в ней.

Я испробовал почти все существующие жанры в музыке, как Вы уже упоминали, и в каждом находил что-то интересное, что давало не только хорошие результаты, но и расширяло палитру моих возможностей. Временами эти различные жанры переплетались настолько, что бывало трудно их разделить. Да и вряд ли нужно раскладывать творчество по полочкам. Это делают в аптеках. Продукт подлинного творчества уникален.

Конечно, во многом я обязан работе в кино. Там надо обладать знаниями всех жанров. Это я почувствовал уже при работе над музыкой к первому фильму "Нужен привратник" на "Молдова-фильм". Там мне пришлось писать музыку в классическом жанре, эстрадную, церковную, хоровую, использовать фольклор, классику… И в то же время надо было соблюсти единый творческий почерк, не уподобляться "лоскутному одеялу".

Странно, мне приходится общаться с некоторыми "композиторами", которые интересуются тем, как писать музыку к фильмам. Более, чем странно, потому что к фильмам, к спектаклям или к чему угодно нужно писать не только талантливо, что даётся от природы, но и со знанием композиции, обладать огромным потенциалом информации по музыке, и не только, которую можно приобрести, только обучаясь в консерватории. И то, это не гарантия. Надо ещё и самому себя испытывать и укреплять профессиональные "тылы".

Или спрашивают, где обучают писать для кино? Телевидение представило нашу очень не простую профессию в таком виде, что кажется забавой это занятие. Пришло в голову, "написал", не зная даже нот, и абсолютно далёкий от творчества продюсер берёт такого подельщика в качестве "композитора", и получаем то, что довольно часто приходится слышать в современном кино. Особенно в сериалах.

Это и дешевле обходится продюсеру, это нравится, как утверждает он, массам, да и хлопот меньше. Иногда уже и музыкальным дизайном не назовёшь, а просто включают шумовой генератор и на протяжении целой длинной сцены он зудит. Этот грех часто присутствует на телевидении в информационных передачах, что мешает воспринимать информацию. Не говоря уже о возбуждённом нервозном состоянии.

В жанре песни "Мой белый город" был удостоен звания лауреата в своё время; в жанре симфонической музыки — балет Luceafarul получил Государственную премию СССР; музыка к фильму "Мария Мирабела"— международную премию, как и множество других моих работ в самых различных жанрах.

Качество и эмоциональная сила музыки зависит от той энергетической массы, которую вкладывает в неё её автор, композитор. И не "три аккорда", как говорят некоторые критики, определяют силу воздействия того или иного на слушателя. Скорее всего, это та энергия, которая была заложена природой, и с которой творец научился профессионально управлять. Интуиция, или "вдохновение", как многие говорят, лишь повод для творчества, который можно использовать сполна лишь высокому профессионалу.

В 1970 году Вы начинаете творческое сотрудничество с кинорежиссёром Эмилем Лотяну с работы над фильмом "Лаутары". Расскажите об этом режиссере и о Ваших с ним отношениях.

Эмиль Лотяну является "отцом" многих ныне известных артистов. Это был удивительно одарённый человек. Начинал он свой творческий путь с поэзии. У него прекрасные стихи, издано множество поэтических сборников. Я вспоминаю его стихийные собрания на улицах Кишинёва, где он с огромным запалом читал свои стихи, размышлял о творчестве, наставлял начинающих молодых поэтов. Хотя и сам-то был их ровесником.

Он вошёл в интеллектуальный мир мгновенно, ярко и мощно. Придя из Бухареста, где он жил с семьёй, поразил мгновенно широтой своих знаний, особенно в области языка, манерой подачи, тематикой своих сочинений, широкой жестикуляцией, интонацией голоса. Да и обликом своим — не обычным для Кишинёва 50-х.

Но через какое-то время после обучения во ВГИК-е, где он получил профессию кинорежиссёра, Лотяну возвращается в Кишинёв и очень успешно работает в области документального кино, которое временами и не назовёшь документальным, настолько это не ординарно и интересно было сделано. Его поэтический дар перешёл и в кино. Кадры из его документальных фильмов, особенно картина "Красные поляны", сотканы из поэтических образов.

Я всё время наблюдал за его работами и мысленно завидовал возможности работать с таким режиссёром. Особенно, когда он стал снимать художественные фильмы. Правда, темы, на мой взгляд, были для меня не очень привлекательны. И вот лишь в конце 1970-го года Эмиль сообщил мне, что приступает к новой работе и предлагает писать музыку к ней. Это был проект фильма "Лаутары". Я, конечно, с радостью воспринял это предложение — и началась работа.

Я впервые окунулся в огромный мир народного творчества: музыка, исполнители, костюмы, танцы, различные регионы и различные исторические эпохи. В общем, целая академия. Вместе собирали материал, народных музыкантов-самородков, профессиональных исполнителей, больших знатоков народной музыки, инструменты, относящиеся к эпохе событий в фильме, профессиональные академические оркестры.

Случалось, что приходилось делать заново некоторые классические партитуры, которые считались утерянными. Временами трудно уследить, где начинается фольклор и где продолжение авторской академической музыки. Для записи в Москве мы брали с собой исполнителей на народных инструментах вместе с цимбалами, наем, народной скрипкой, присоединяя к ним академический смешанный хор и симфонический оркестр. Это придало музыке особый колорит и особую притягательность.

Почти все игровые кадры в фильме сняты под записанную заранее музыку. Это придало большую органику и достоверность снятым эпизодам, а фильму дополнительную энергетическую силу.

Работа шла очень напряженно не только из-за сложности сюжета картины, но и из-за особого характера режиссёра, который ничего особенного не требовал: он хотел максимальной отдачи своей творческой энергии от каждого актёра, художника, осветителя, декоратора — от всех, кто мало-мальски причастен был к съёмкам. Особенно напряжённые отношения у Эмиля Лотяну складывались с руководством студии и комитета по кинематографии, которые измеряли качество будущей картины не по её художественным качествам, а по деньгам.

Этим своим творческим параметрам Эмиль Лотяну остался верен всю жизнь, что вызвало много недовольства и нареканий со стороны руководства, да и его коллег по ремеслу.

В конце концов, он вынужден был почти 20 лет простаивать и не снимать. Его шедевры — картины "ЛАУТАРЫ", "ТАБОР УХОДИТ В НЕБО", "МОЙ ЛАСКОВЫЙ И НЕЖНЫЙ ЗВЕРЬ", "АННА ПАВЛОВА" — были сняты за шесть лет, а за последние двадцать лет — ни одной!

С его уходом не стало великого романтика кино, большого моего творческого друга, который унёс с собой в другой мир массу неосуществлённых сценариев, фильмов, спектаклей, вдохновенной поэзии, нерастраченную данную природой творческую энергию.

Как известно, всемирную популярность получил Ваш романтический вальс из мелодрамы "Мой ласковый и нежный зверь", поставленной в 1978 году Э. Лотяну по мотивам повести А. П. Чехова "Драма на охоте". Это произведение называют самым известным в мире киновальсом. Расскажите о работе над ним. Считаете ли Вы его лучшим в Вашем творческом багаже?

Приступил я к работе не сразу. После огромного успеха и большого резонанса фильма "Табор уходит в небо" на студии "Мосфильм" упорно сопротивлялись над утверждением моей кандидатуры в качестве композитора будущей картины "Мой ласковый и нежный зверь". Да, говорили в редакции студии, особенно в парторганизации, "Табор…" — это картина о цыганах, а молдаване, что цыгане, там ему было просто писать, а это ведь ЧЕХОВ! Русская классика! И лишь благодаря настойчивости Эмиля Лотяну, которую он всегда проявлял в защиту своих кандидатур, меня, наконец, утвердили.

В начале 1976 года мы с Эмилем детально обсуждали сценарий и роль музыки в будущей картине. И первую сцену, которую предстояло снимать надо было снимать под музыку. Я предложил Эмилю подыскать чего-нибудь относящееся к эпохе действия в картине в фонотеке радио. Стал интересоваться у своих друзей на радио. Ничего не предложили.

Пошёл в музей им. М. Глинки. Там тоже ничего не нашёл. У меломанов спрашивал и тоже безрезультатно. Тогда я предложил Лотяну написать ВАЛЬС. Он легко согласился, и на этом расстались. Почти на полгода.

В начале лета после полуночи в мой гостиничный номер врывается Лотяну и уже с порога громко, требовательно и претенциозно произносит: Вальс! Я быстро спрятал то, что было у меня на пульте фортепиано , и в растерянности стал соображать, о чём идёт речь. Я даже забыл об обещанном Вальсе. А Эмиль почти прижал меня к фортепиано и ждал исполнения нужного ему Вальса. Я стал что-то тренькать, то одно, то другое, что, в конечном счёте, привело в ярость режиссёра, и он сообщает, что на завтра заказана смена записи с оркестром, хором и послезавтра предстоит первая съёмка будущей картины.

Я в ужасе сыграл буквально три-четыре ноты, подобранные на маленьком клочке нотной бумаги, когда-то записанные мной, отчего Лотяну загорелся, оживился и не отстал от меня, пока я не сымпровизировал ВАЛЬС до конца. Режиссёр, не говоря ничего, вышел шумно из комнаты и лишь напомнил, что утром партитуру надо сдать в оркестр для переписки к вечерней записи.

Для раздумий времени не оставалось. Партитура получилась очень скромная, без громких медных инструментов, без больного давления ударных, почти камерная. Ноты были сданы вовремя, а вечером, когда оркестр сыграл музыку, стал стучать смычками по пюпитрам в знак одобрения. Вначале я думал, что это розыгрыш, но редактор фильма и многие участники съёмочной группы, которые присутствовали при записи, стали говорить очень похвальные слова в адрес этой музыки, даже о её, якобы, большом будущем.

И действительно, вспоминаю длинную очередь у музыкального магазина на Садовом Кольце в Москве за виниловыми пластинками с музыкой из фильма "Мой ласковый и нежный зверь", где звучала музыка сцены свадьбы юной Оленьки Скворцовой и старого барина Урбенина.

Этой музыке, как и многим людям, привалило счастье, и уже редко какая-нибудь свадьба обходится без этого вальса будь, то в России, или далеко за её пределами. Она звучит и на школьных праздниках, и на спортивных аренах, да и просто где-нибудь в подземном переходе. Как-то спросили одного такого музыканта, почему он играет эту музыку, а тот сказал, что за неё больше платят.

Начиная с 1972 года, Вы выступали с концертами и творческими вечерами во многих городах бывшего СССР, а также в Польше, Чехии, Болгарии, Китае, Никарагуа, Кубе, Таиланде, Румынии, Сербии, Швейцарии, Португалии, Аргентине. Как Вас встречали за рубежом? Какая поездка из всех Вам, может быть, особенно запомнилась и почему?

Больше всего мне запомнилась поездка на тракторе в один небольшой хуторок из пяти домиков в заболоченной тайге. Была глубокая осень, дожди, непроходимые болота. Мои коллеги из группы композиторов остались в областном центре, а я решил со своими исполнителями поехать "в глубинку".

Мне, говорили, что туда и птицы не залетают, не то, чтобы поехать. Тогда я попросил трактор, прицеп и пианино. Всё погрузили, певицы устроились с трактористом в кабине, а я с баритоном в кузове рядом с инструментом. Целый день мы ковыляли по, казалось, непроходимым, так называемым дорогам и, наконец, оказались в руках каких-то мужиков в резиновых, выше колен, сапогах, которые нас занесли в хорошо натопленную избу. А там — на лавках вдоль деревянных стен уже сидели и ждали нас неполный десяток местных обитателей этого хуторка.

— Как в Кремле, — говорю я своим артистам, — быть при полном параде, в концертных костюмах.

Люди затаённо слушали, а когда программа закончилась, ко мне подошла с натруженными мозолистыми руками женщина, опустилась на колени, целовала мои руки и запричитала: "Я всю жизнь прожила в труде и даже не предполагала, что такое есть".

Я выступал в лучших концертных залах России и за её рубежами. Мало помню детали, тем более, лица слушателей, а вот эти девять человек на лавочках вдоль стен таёжной избушки, будто вижу до сих пор.

За рубежом принимают не столько меня, сколько мою музыку. Я лишь её приложение. Принимают очень хорошо. Уже стало нормой, что зал встаёт и аплодирует.

Так было и в ШОН БРЮНЕ в Вене, и в зале консерватории в Брюсселе, и в Анкаре в Турции, в Клуже и Бухаресте в Румынии. Ну, а в Кремлёвском концертном зале уже и не говорю. Это уже свои, тоже стоя, аплодируют.

Думаю, что публика везде умеет чувствовать хорошую и плохую музыку. Я рад, что эта публика ещё не разочаровалась в ней, поэтому я стараюсь, как можно уважительнее, относиться к своим почитателям.

Вы написали много полюбившихся песен, которые исполняли известные певцы советского времени. Но я до сих пор помню мною любимую песню "Мой белый город" в исполнении Софии Ротару. А какому городу посвящена эта песня? И какой город у Вас самый любимый?

Эта песня была написана по настоянию ЦК Партии Молдавии. Снимался фильм о Кишинёве. На сдаче фильма присутствовал, как всегда в то время, и представитель партии. Вот тогда и была подсказана мысль, чтобы не только музыка сопровождала фильм, но была бы и песня об этом городе, столице Кишинёве. Хотя слова в сценарии были напечатаны, я песню не написал, а написал много другой сопровождающей фильм музыки. И всё-таки администрация ТЕЛЕРАДИО настояла и обязала меня такую песню написать. Я, чтобы оправдаться, стал ссылаться на плохие стихи, на которые писать музыку невозможно. К тому же я должен был улететь в Москву для записи музыки к очередному фильму.

Ан-нет, режиссёр Г. Водэ узнал о моём внезапном отъезде и на утро, когда я ещё спал, ткнул мне под нос машинописным листом с новыми стихами. Я в полусне повернулся к пианино, которое было рядом с моей кроватью и стал играть песню по этим стихам, как будто я её всю жизнь играл. Малость даже испугался, не прихватил ли я чего-то чужое. идящие за мной режиссёр и либреттист запрыгали от радости: думаю, что не столько из-за песни, сколько из-за того, что им не придётся получать санкции от руководства студии.

А когда песня была готова, настала проблема исполнителя. Г. Водэ вспомнилась девушка из Черновиц, которая прекрасно поёт румынские  романсы. Мы с трудом её нашли, ещё труднее убедили спеть, и записали. Помню, как поздно вечером мы пришли после записи ко мне домой, и София Ротару, сидя на кушетке, плакала от нахлынувших на неё эмоций.

А дальше пошли ТВ-передачи, радио, печать, международный конкурс "Золотой Орфей" в Болгарии и, благодаря прекрасному сочетанию мелодии и великолепного голоса никому не известной певицы, песня пришлась к сердцу миллионам слушателей в то время.

И сегодня она является гимном Кишинёва, хотя слова "Кишинёв" в ней нет и не могло быть по моему сопротивлению от нажима ЦК. Это белый город, который есть в памяти каждого из нас, где бы он ни находился и в каком городе ни родился. Это — город-мечта. Белый, как белая птица. Поэтому его воспринимают все, как песня об их городе, песня для них.

А городами любимыми для меня становятся те, в которых я нахожу себя, в которых живут близкие мне люди, в которых звучит моя музыка, или в которых я работаю.

Кроме того, что Вы автор произведений для детей, Вы также писали музыку для открытия и церемонии закрытия Олимпиады 1980 года в Москве, церемонии открытия Олимпиады 2014 года в Сочи. А как Вы относитесь к спорту вообще? Есть ли любимые виды? Любите ли Вы футбол?

В своё время, будучи студентом, я увлекался пулевой стрельбой. Готовили меня даже в мастера спорта. Но музыка поглотила мои занятия стрельбой.

Потом долгое время я ездил на мотоцикле, мотороллере, на машине. Терпеть не мог, когда передо мной был какой-нибудь автомобиль. Я обязательно его обгонял. Однажды я опаздывал на встречу в Тирасполь, что в 70 км от Кишинёва. Милиция так и не догнала меня за превышение скорости. Не знаю, насколько это можно назвать спортом, но это пружинило мою волю, характер своего рода.

Заниматься однообразными упражнениями каждый день мне не нравится: хочется каждый раз чего-то нового. Любил ходить на стадион, что был рядом с нашим общежитием, смотрел тренировки футболистов или их матчи. Но это тоже скоро мне надоело. Хотя элементарные физические упражнения я стараюсь делать по утрам. Особенно в первый период после посещения врачей.

Я рад тому, что с моей музыкой связана карьера многих спортсменов во всём мире. И те две Олимпиады, которые проводились в России открывались и закрывались под мою музыку.

Я уже более 20-ти лет являюсь председателем жюри музыкального конкурса "Одарённые дети России", более 10-ти лет — движения "Ветераны войн и труда и их потомки в Москве", участвовал во многих творческих состязаниях в России и за её рубежами в качестве председателя или простого члена творческого жюри музыкальных и кинематографических конкурсах и фестивалях.

Это даёт мне возможность знакомиться с современной эстрадой, быть свидетелем обретения радости старыми ветеранами и их потомками, внуками при выходе на сцену. Это придаёт им силу и новую энергию, продлевает им активную жизнь, а юным их внукам радость творчества и приобретения собственного достоинства.

Я всю жизнь выступаю с концертами. Особенно мне нравятся концерты на открытом воздухе, куда приходят все, которые желают, а не только те, которые могут. Их собираются тысячами, и ты — их частица. Это великое счастье.

В дальнейшем у меня ещё много не охваченных точек, которые я должен посетить с концертами, с творческими встречами. Это в основном другие открывающиеся для меня континенты. Конечно, я уношу туда свою музыку, частицу себя, частицу своей Родины, куда я всегда с радостью возвращаюсь и по которой каждый раз скучаю. Ведь она меня породила и чему я ей благодарен и бесконечно обязан. Как перед матерью.

Евгений Дмитриевич! Спасибо Вам за интересное интервью. Удачи Вам и новых творческих побед!

Фото предоставил для журнала Евг. Дога Семипалатинск-Москва-Брюссель, осень, 2018